Главная СобытияИсторииДень рождения фонда / Олеся Деснянская: «Ты просто видишь человека»

День рождения фонда / Олеся Деснянская: «Ты просто видишь человека»

06.02.2023
1 февраля 2023 года фонду «Волонтеры в помощь детям-сиротам» исполнилось 16 лет. Мы публикуем серию интервью сотрудников, которые работают в фонде много лет.

Мы поговорили с координатором программы «Профилактика социального сиротства», психологом Олесей Деснянской:

Деснянская Олеся.jpg

О благотворительности я тогда ничего не знала

— Вы начинали работать в фонде более 10 лет назад, расскажите об этом.

— Я пришла в фонд в 2010 году. Тогда я работала в службе безопасности израильской авиакомпании, и мне хотелось чего-то доброго, вечного, хотелось помочь людям. Тогда было не так много благотворительных  организаций. Я в интернете выбрала две, которые мне подошли, и отправила резюме, из нашего фонда быстро откликнулись.

О благотворительности я ничего не знала, что-то слышала про благотворительные фонды и страшно боялась, что могу попасть к мошенникам. Когда я увидела старый сайт фонда, тот самый, который вырос из форума, то подумала, что это точно не мошенники, они бы сделали себе сайт получше.

Мы встретились с координатором больничных волонтеров Еленой Базановой, и это была любовь с первого взгляда, я поняла, что очень хочу работать с ней. Потом мы стали близкими подругами. Все эти годы здесь, в фонде, мне очень хорошо. Одна из причин — меня встретили люди, которые сразу расположили к себе, были бережными, глубокими, вдумчивыми, теплыми. Пройдет 5 лет, и все сотрудники и волонтеры фонда будут бороться за мою жизнь, когда в 2015 году я заболею лейкозом. То, что я жива, — это в том числе их огромная заслуга.

Как психолог-волонтер я проводила собеседования для будущих волонтеров, участвовала в работе команды профилактики, а в основном была в команде больничных волонтеров. Параллельно я разбиралась в тематике фонда, ходила на все обучения, потихонечку становилась частью команды. 

Когда мы вошли в учреждение

— Какие проблемы были самыми серьезными на момент начала вашей работы?

— Тогда нам очень трудно было открывать государственные двери. Каждый договор о сотрудничестве, подписанный с больницей, был победой. Мы ходили на переговоры большим составом, серьезно готовились, очень нервничали. Было страшно, тревожно, ответственно. Сейчас государство более открыто к сотрудничеству.

Помню, как в 2013 году для волонтеров открылся один из московских ДДИ (детских домов-интернатов), и это была победа. Помню, как мы впервые туда вошли. Входишь в небольшую в комнату, где рядами стоят кровати. Дети с ментальными особенностями проводят там всю свою сознательную жизнь, на этих кроватях. Это очень страшно. Понимаешь, что ты находишься в тюрьме. Тут дети либо умирают, либо доживают до перевода во взрослый интернат, есть еще вариант — попасть в больницу, но в целом — это пожизненное заключение. Я вошла туда и возненавидела эту систему. Для меня лично стало огромной победой, когда в этот ДДИ пустили волонтеров, и ситуация начала постепенно меняться. Детей начали выводить на прогулки, те, кто мог, стали посещать школу, у детей появились наставники. Поскольку лично я с этими детьми не занималась, чудесных историй рассказывать не буду. Могу только сказать, что это совсем другой путь, совершенно другой мир для них. Сейчас уже нет этого жесткого разделения на нормативные и ненормативные учреждения. 

Фонд прошел за это время огромный путь, и в прошлом году очередной нашей победой стало открытие проекта «Ясная квартира» для сопровождаемого проживания ребят, которые хотят жить самостоятельно, обычной жизнью, а не психоневрологическом интернате. Вот об этом я мечтала тогда в ДДИ, куда нас наконец пустили.

Был еще один момент, который произвел на меня сильное впечатление. Когда мы подписали договор о сотрудничестве с крупной московской больницей, где лежало много детей-сирот, я туда ходила как волонтер. Там было отделение, где лежали самые тяжелые дети — пятый этаж. Их туда свозили из разных ДДИ. Летом там было очень жарко, но дети лежали без воды — кто же оставит ребенку с особенностями воду? Волонтеров на всех детей не хватало. 


И вот я вошла в бокс, где лежала девочка с синдромом Дауна и ДЦП, она не говорила и не могла ходить. Я дала ей сок, и она, обливаясь, пила, при этом крепко держалась за меня, стараясь не отпустить. То есть для ребенка присутствие другого человека было не менее важно, чем удовлетворение базовой потребности — пить. 

Я сидела, гладила ее, она ко мне прижималась. И меня поразило, что даже в таком состоянии ребенок нуждается в человеческом тепле не меньше, чем в воде. Потребность быть с людьми — самая важная, не быть одному, в пустоте. Ребенок, который лежит в больнице, приемная семья, кровная семья со своими проблемами — эти люди нуждаются в ком-то, нуждаются в нас. Главное, что мы как организация делаем для наших подопечных — не оставляем их в этом вакууме.

Остановить сиротский поток

— Сейчас вы координатор программы по профилактике сиротства, какие сейчас самые важные, первоочередные проблемы в этой сфере?

— Сиротский поток, как и любую другую проблему, лучше и проще останавливать на входе. Но, согласно статистике Министерства просвещения, только около 10% родителей лишены родительских прав по причине причинения угрозы жизни и здоровью ребенка. В остальных случаях это родители, которые по тем или иным причинам не справляются. Им можно помочь. По нашей статистике в 85-90% случаев удается сохранить семью. Если говорить о профилактике отказов, когда мама собирается оставить ребенка в роддоме, то около 50% случаев, когда женщина меняет решение и оставляет ребенка себе.

Мы проводили социально-экономическое исследование, оказалось, что намного дешевле помогать семье, чем содержать ребенка в учреждении. Я уже не говорю о том, что это этически намного правильнее. Поэтому общество выигрывает, если оно вкладывается в профилактику социального сиротства.

— Специалисты проекта «Профилактика социального сиротства» часто выезжают в семьи, которые нуждаются в помощи, в семьи, у которых отобрали детей. Как можно охарактеризовать ваш подход?

— Задача специалистов — в том, чтобы оценить ситуацию в семье и возможные риски для ребенка, но при этом наша задача также и понять, услышать, прочувствовать, увидеть.

Все начинается с контакта с человеком, с того, как ты входишь в квартиру. Даже еще раньше — с того момента, когда ты договариваешься об удобном времени, предупреждаешь за час до прихода, спрашиваешь, где можно оставить вещи. В этих простых вещах ты обозначаешь себя — ты гость, который пришел в еще незнакомую квартиру, или хозяин, который будет судить и наказывать.

070.jpg

Ты просто видишь человека. Ты приходишь не для того, чтобы осудить, а для того, чтобы понять. Это не означает, что ты все одобряешь. Мы можем быть нетерпимыми по отношению к физическому насилию, обладать к нему нулевой толерантностью и четко доносить до родителя нашу позицию. Но одновременно — быть открытыми к его воле, к его чувствам, к его беспомощности, к его жизни. И это, на самом деле, можно совмещать.

Важна способность увидеть. Однажды мы с коллегой приехали в Тульскую область. Там жили родители, у которых отобрали четверых детей. Квартира была в плачевном состоянии, всюду торчали провода, печное отопление не работало, грелись газом на кухне. Мама работала нерегулярно, доход был небольшой, у папы был ПТСР после военной кампании, все как в учебнике. В эту семью приходили всевозможные комиссии одна за другой, им это ужасно надоело, да и в принципе они были настороженными, закрытыми людьми. И тут приезжаем мы с коллегами, из Москвы. Заходим…и видим большой аквариум с рыбками. Я говорю: «Ой, у вас аквариум!» Действительно — ободранная квартира, без отопления вдруг — и  аквариум. И вдруг эти недоверчивые люди буквально расцветают и начинают рассказывать о том, что аквариум приобрели своим детям, ухаживают за ним, а еще есть котенок. Я восхищаюсь котенком, потому что люблю животных. Супруги рассказывают, что котенка завели для детей. У нас устанавливается контакт. Даже мои коллеги из местных удивлялись, не понимали, как нам это удалось. На самом деле в этом не было никакого чуда, мы просто увидели живых людей, увидели что-то хорошее, что они делают для своих детей. Вот и всё.

— Возможно, проблема в том, что четких критериев угрозы жизни и здоровью ребенка сейчас не существует и вопрос о том, что именно считать угрозой жизни и здоровью ребенка — дискуссионный?

Есть наша собственная форма оценку рисков, ресурсов и потребностей семьи. Есть определенные критерии, на которые мы обращаем внимание, есть однозначные критерии, например, если над ребенком совершается сексуальное насилие, то ему нужно обеспечить безопасность. Если младенца вообще не кормят или кормят сухими макаронами, а родители не понимают, в чем проблема и не готовы с этим что-то делать, тоже. Но есть и ситуации из серии: «всё сложно, давайте попробуем». Существуют технологии работы, причем далеко не все из них можно прописать в виде чек-листов. Критериев много, есть опыт специалистов, определенные инструменты, взгляды. Например, мы стараемся, чтобы приезжало два специалиста — это позволяет быть более объективными.

— Сотрудники опеки часто оказываются перед дилеммой: забрать ребенка из семьи – сломать ему жизнь, но в случаях, когда ребенок гибнет в семье, тоже обвиняют опеку. Что же делать?

— Думаю, что проблема немного в другой плоскости. После того, как оставили ребенка в семье, нужно засучить рукава и начать работать с семьей. При этом нужно понимать, что риски, к сожалению, есть всегда, в любой семье. Мы не можем застраховать ребенка от всех трагедий, которые бывают в жизни, но есть риски, на которые нельзя закрывать глаза.

— Если бы у вас появилась возможность сделать что-то для сектора, например, волшебник может исполнить одно желание. Какое именно?

— Я не очень верю в простые решения. Но, наверное, я бы сказала так: чтобы любые законодательные изменения, любые инициативы, касающиеся работы с разными социальными проблемами, проходили бы верификацию у НКО, которые работают в этой сфере много лет. Важно, чтобы у НКО, которые работают в этой области, достигают каких-то реальных успехов, применяют современные технологии, была возможность влиять на принятие решений. Потому что у зачастую у нас опыт НКО — отдельно, а государственные практики — отдельно. Хотя надо отметить, что за годы моей работы ситуация изменилась в лучшую сторону, и сейчас государство более открыто к взаимодействию с НКО.

— Расскажите о каком-нибудь случае, когда удалось помочь сохранить семью.

— Одна женщина, назовем ее Катя, попала к нам в 2012 году. У нее умственная отсталость, и она выросла в очень неблагополучной семье. Ее мама и другие родственники злоупотребляли алкоголем. При этом сама Катя ничего не употребляет, она попала к нам со вторым ребенком, за которым неплохо ухаживала. Рядом с ней была женщина, которая старалась им помогать, поэтому Катя справлялась с проблемами и жила с ребенком лет до двух. Но опеке эта ситуация не нравилась, она считала, что таким людям, как Катя, нельзя доверить воспитание детей. Нам тогда не удалось переломить ситуацию, и ребенка у Кати забрали. У Кати было трое детей, которых опека отбирала по очереди. Эти дети живут в приемных семьях. Два года назад  Катя родила девочку и снова обратилась к нам, вместе с той женщиной, которая все эти годы пыталась ей помогать. 

За это время наш фонд накопил опыт, мы пробовали разные варианты помощи, выстраивали инфраструктуру. Мы пробовали поселить Катю в «Теплом доме», но убедились в том, что ей не подходит такой формат, приглашали тьюторов, выдержали битву с опекой, которая в очередной раз хотела забрать ребенка, но на этот раз мы победили. Мы нашли партнеров, которые смогли разместить Катю с ребенком у себя. Там что-то вроде приюта, но другого формата. В отличие от нашего «Теплого дома», где мам с детьми принимают на короткий срок, где существуют четкие правила, ограничения и обязанности, тот приют подходит для длительного проживания. Там принимающая среда, более подходящая для людей с особенностями, и там можно жить долго. И Катя живет там со своим ребенком. Я недавно их видела, ребенок выглядит замечательно, уже ходит, Катя неплохо справляется. Для меня эта история — о том, что всегда можно попробовать что-то еще, никогда не нужно ставить крест. В этом случае нам понадобилось девять лет, наверное, чтобы найти решение. Мы знали, что решение есть, но не было подобной практики, а потом она появилась.

— Вероятно, есть много людей, которым будет сложно назвать историю этой женщины положительным примером. Кто-то может спросить: «Она рожает и рожает, почему общество должно помогать?» Возможно, и сами специалисты задаются этим вопросом. Как вы на него отвечаете?

— Здесь, наверное, есть несколько ответов. Самый простой: я не Господь Бог. И не моя задача решать, кому жить, а кому — нет, кому рожать, а кому — нет. Здесь для меня пролегает этическая черта, через которую я не перехожу. Я знаю, что по этому поводу есть разные позиции. На мой взгляд те позиции, которые эту черту переходят, переходят само понятие человечности. Это мое мнение.

Мы не даем моральной оценки ситуации, мы имеем дело с фактом — есть ребенок. Моя этика говорит, что люди должны помогать друг другу. Это следующий пункт моего этического кодекса. Есть моральный аспект — я просто верю, что люди должны помогать друг другу. При этом, когда я была в беде, мне помогали. И я могу кому-то помочь. Мне кажется, что это увеличивает количество добра в мире. А мне бы хотелось, чтобы его было больше.

И есть момент прагматический. Я считаю, что помогая людям в сложной жизненной ситуации, мы меняем наше общество к лучшему. Мы делаем так, чтобы у детей была другая судьба, я надеюсь, что в итоге насилия и агрессии станет меньше.


Благодаря пожертвованиям в поддержку проекта ««Профилактика социального сиротства» ребенок остается в семье, а не попадает в детский дом. Оформить пожертвование можно по ссылке.
Поделиться
Все события
все семинары
все истории